Воспоминания и впечатления - Страница 46

К оглавлению

— Ну, скажите же мне ваше настоящее имя.

— Анатолий Луначарский.

— Нет.

Я смеюсь.

— Были 8 лет тому назад в Берлине? Читали лекции?

— Да.

— Ну-с, так вот, устроитель ваших лекций д-р 3. заявил тогда полиции, что Луначарский это только псевдоним.

— Я не знаю, что сказал д-р 3., но я вовсе не псевдоним.

Даю ему сведения о моей семье. Чин действительного статского советника моего покойного отца производит впечатление. Ссылаюсь на письма, которые он же вытащил из моих карманов. Указываю на то, что после объявления амнистии прокурор санкт-петербургской судебной палаты опубликовал о прекращении моего дела и что об этом, быть может, можно справиться в консульстве.

Вахтмейстер зовет «специалиста» по русскому вопросу.

Увы. По тысяче признаков мне кажется, что это своего рода Пранайтис. По крайней мере, поведение этого эксперта перед русскими письмами было тождественно с таковым же знаменитого «отца» перед загадочными иероглифами Талмуда. Во всяком случае, даже паровой печке стало ясно, что я самый подлинный Луначарский.

Я вижу, что это крайне досадно господину криминальвахтмейстеру. Но чем могу я его утешить?

Тут является мой таинственный комиссар. Теперь на мягких губах его играет очаровательная полуулыбка.

Он уверен, что я хочу есть и что обед в ресторане понравится мне более тюремного стола.

В сопровождении все того же чина, который меня арестовал и, очевидно, назначен мне в ангелы-хранители; иду в ресторан, досадуя, что не откушаю за официальным столом. В ресторане меня окружают друзья и журналисты. Беседуем.

Ангел-хранитель отводит меня затем к демону-искусителю, роль которого отныне играет сам душистый герр комиссар.

Дело выясняется, С одной стороны, нелепая запись о моем «псевдониме», которую господа полицейские не пожелали даже сколько-нибудь проверить, с другой стороны, вульгарнейший шпиковский донос.

Когда комиссар стал читать мне донос, я понял, что «истинно русская душа» водила пером доносчика.

Впрочем, категорически заявляю, что русское посольство абсолютно ни при чем в моем аресте. Оно само отклонило от себя всякую ответственность через посредство «Berliner Tageblatt'a».

Нет, не без добрых душ на свете. Бывают добровольцы. Какую вульгарную чепуху рокамбольно-ррреволюционного пошиба сочинил ad usum полицейского «дельфина» мой внимательный слушатель?

По его словам оказывается, что и председательствующий студент, скромнейший юноша, приветствовал меня чуть не как бомбометателя.

Ага! — подумала берлинская полицейская мудрость: псевдоним и этот его приветствует. Схватить. Авось «кто-нибудь». И вдруг оказался не «кто-нибудь», а просто журналист-литератор.

On est revenu bredouille! Досадно.

Но уж теперь надо хоть выслать.

Выслан я в срок 12-ти часов, без права проживания в Пруссии в течение 49 лет!

Прощай, прекрасный Берлин, лишь 87-летним стариком увидишь ты меня!

А буде я окажусь в Пруссии, то поступлено со мной будет по всей строгости законов. Затем я свободен.

Не совсем, однако. До отхода поезда, т. е. часов 7, эскортируют меня 2 злополучных парня, которые стоят со мной на трамах и в автомобилях.

Один «все тот же». Я так к нему привык. Выходя откуда-нибудь, я ищу глазами моего озябшего ангела. Он улыбается смущенной, приветливой улыбкой и приближается. Наконец-то сопровождавший меня друг догадался предложить им пойти пообедать, гарантировав, что мы пробудем не меньше часа в данном доме. Как обрадовались бедняки.

Я узнаю, какое милое, горячее участие в моей судьбе приняли и друзья, и знакомые, и даже почти незнакомые.

Я еще раз выражаю здесь всем им мою глубокую благодарность. Окружившая меня после тюрьмы атмосфера симпатии превратила мое приключение в одно из лучших воспоминаний.

Я бы должен был благодарить г-на полицейпрезидента фон Ягова, а я неблагодарный! Вчиняю ему процесс.

Адвокат д-р Эйкель был так любезен, что взял на себя ведение моего дела.

Либеральная пресса, особенно «Berliner Tageblatt», резко заняла позицию против нелепого и азиатского поведения берлинской полиции, так странно подменившей данное 2 месяца назад разрешение грубым арестом и высылкой.

С удовольствием узнаю, что как только мой адвокат вынудит г-на прусского министра внутренних дел покрыть своего подчиненного министерским авторитетом, в ландтаге будет сделана интерпелляция.

Предупрежденный комиссаром, что у него нет уверенности в разрешении саксонской полицией моего реферата в Лейпциге, я уехал из Германии.

Пишу из Льежа, где сегодня буду все-таки читать страшный реферат о «кризисе современного театра»!

О! В Берлине бы не разрешили!

<1914>

Война! Из личных воспоминаний

Несмотря на то что черные тучи быстро собирались над Францией, где я жил в то время, никто не ожидал, что раскат военного грома грянет над головой так скоро.

Я уехал в июле в маленький городок Сен-Бревен на отдых. Русских там было очень немного: известный философ, социал-демократ Юшкевич и бывший в то время меньшевиком М. П. Кристи, нынешний заместитель заведующего Главнаукой в Наркомпросе, — оба с семьями.

В остальном нас окружала среда местных жителей и дачников. Ближайший крупный центр к Сен-Бревену — это порт Сен-Назер. Там ту же можно было встретить большие толпы, известное разнообразие общественных кругов.

Само собой разумеется, весть об объявлении войны взволновала всех.

Не могу сказать, чтобы я наблюдал в Сен-Назере какие-нибудь патриотические манифестации, да и в Париже их было мало. Война нахлынула быстро, никто не мог предвидеть, что она несет с собой. Франция — страна небольшая, сам Париж не является городом недоступным, Сен-Назер, как порт, мог оказаться немедленно под ударом немцев.